951
Единственные санкции, которые могут сделать мне больно, — это если мне запретят приезжать на ридненькую Кубань, где в апреле станицы накрывает пахучая пена зацветающих вишен, где бродят суровые индюки и торгуют семечками их хозяйки, с которыми можно обсудить на балачке, шо цэ такэ за погода кацапская — чи дожжик, чи не дожжик, а жара-то уже када.
Я также будут страшно переживать, если меня лишат возможности иметь недвижимость в станице в виде дедовской дачи у пыльной речки, с колорадским жуком и беленой грушей, по дороге к которой машут головками яростные подсолнухи под бирюзовым небом и расплывается маревом обрамленная нескошенным пшеничным золотом трасса.
Я также сойду с ума, если мне нельзя будет играть в нарды с сестрами на коровнике у абхазской границы, прямо на гальке, где жгут обглоданные морской волной белые ветки и жарят мидий на обугленном противне, — и если мне нельзя будет нырять за этими мидиями у волнореза. Если мне запретят бродить с братьями по каштанам и грабам, собирать кизил и сладкие буковые орешки, сплавляться по Мзымте на старой шине, нырять после бани в чан над костром, приправленный эвкалиптом из нашего огорода, учить детей ловить за ушки медянок и трусить над простыней жирную майскую шелковицу, залезать по черным стволам за хурмой и отгонять соседских коров от нашей фейхоа.
Все остальное мне, честно сказать, до гульфика.